Память
Это интервью с жительницей Карачева Ольгой Ивановной Кудрявцевой было опубликовано в одной из областных изданий восемь лет назад. После публикации, не скрою, было приятно выслушать одобрительную оценку героини материала. Увы, не так давно Ольги Ивановн не стало…
Сегодня, в исторический день снятия блокады Ленинграда, я, как автор и человек, знавший эту легендарную женщину лично, посчитала уместным продублировать газетную давнюю публикацию. Уж очень хочется продлить о ней память…
Восставшие из ада
Их, участников второй мировой войны, осталось до обидного мало. Среди них — Ольга Ивановна Кудрявцева, урожденная ленинградка, чья жизнь в сороковые держалась на блокадной пайке. Без преувеличения можно сказать, что такой человек с документальными воспоминаниями о блокаде — легенда.
Карачевская ленинградка
Ей без малого 83 года. Она не замалчивает возраст. Ольга Ивановна с гордостью говорит о своих годах, потому как знает цену каждому прожитому дню.
Многое отличает от провинциалов. Речь не только о врожденных благородных манерах, которые ленинградка сумела сохранить на протяжении жизни и о, если так можно выразиться, стопроцентной интеллигентности. Не умеет толкаться локтями, не собирает «сведения» обо всех. Но самое отличительное качество — в каждом человеке ценит личность. Это свойственно людям глубоко религиозным или тем, кто ходил под дамокловым мечом смерти.
Коллеги, с которыми Кудрявцева почти полвека проработала на Карачевском автотранспортном предприятии, утверждают, что главный бухгалтер не «изображала» из себя начальство, не давила «авторитетом». Наоборот, в трудных ситуациях шла на выручку, была «заслонкой» перед грозящим наказанием. Но и сама никогда не пресмыкалась перед руководством, не умела лицемерить. Ольга Ивановна и врагов-то себе не нажила…
Не нажила и большого богатства. Всю жизнь с Анатолием Петровичем ютились в малогабаритном домике на окраине города. Впрочем, хозяевам, несмотря на то, что растили трех детей, места и денег хватало. Перенесшим военную разруху и такое владение казалось более чем достаточным. Главной радостью всегда были дети — Татьяна, Галина и Евгений.
Несколько лет назад хозяин умер. Главой дома стал Евгений, который преобразил жилье — надстроил второй этаж, расширил комнаты. В сказочный вид привел приусадебный участок — пусть мать радуется.
Вот в этом «тереме» и нашла ее. Приветливо встретив, с гордостью провела по пахнущим ремонтам комнатам, и, усадив за чай, как-то незаметно погрузилась в воспоминания. Даты, имена, последовательность событий — будто было вчера. До сих пор ей памятен и вкус «голодного» хлеба.
Когда ушли со школьного двора
Как это часто показывают в фильмах: выпускной вечер, безудержное веселье, праздничная одежда, танцы, сокровенные мечты, последняя прогулка с одноклассниками на рассвете. И в этот же день — сообщение о войне! Только в случае с Ольгой Ивановой рассвета как не было. В самом разгаре — белая ночь.
Молодежь не сразу поняла, что на их дерзких планах захватчики поставили жирный крест. Им казалось — вот соберемся и прогоним обнаглевшую нечисть! Шапкозакидательское настроение быстро развеялось. Когда фашисты заблокировали все подступы к городу, ситуация была близка к панической. Особенно, когда с помощью шпионов немцы начали уничтожать бомбами склады с продовольствием. Сильно пострадал и крупнейший Бадаевский.
Но никто даже не подозревал, сколько горя и лишений несет в себе блокада.
Большинство людей, которые не подлежали призыву на фронт, считали своей обязанностью идти в цеха, работать на оборонку.
— Мы с подругами-одноклассницами Ритой и Люсей, не раздумывая, получили из школы выписки и пошли устраиваться на Судостроительный завод. Почему туда? Начальником ремонтного цеха работал мой отец — Иванов Иван Иванович. Причем давно работал, с гражданской. Мамочка моя умерла еще до войны. В цехах все было с детства знакомым. Но поблажек нам, новичкам, не было. Устроились сварщицами зажигательных бомб.
Ольга Ивановна протягивает потертые от времени документы. Затем тянется за валидолом и продолжает:
— Вначале еще ничего работалось. Уставали с непривычки, но молодость и желание выжить были сильнее. Месяц за месяцем обстановка и дома, и на работе становилась напряженнее. Переставали ходить трамваи, троллейбусы. От улицы Шевченко, где находился мой дом, до Судостроительного завода приходилось добираться пешком. А это четыре остановки. Сейчас кому-то покажется чепухой, а тогда нам, падающим в голодный обморок, равнялось путешествию за три моря. Но ничего, ходили. У старшей сестры Натальи дорога еще длиннее – работала на Балтийском заводе, на другом конце города.
Но самым угнетающим была постоянно тающая норма хлеба. Положишь на ладонь — и дышать на кусочек боишься. Ольга Ивановна вспоминает, как они, обшарив все буфеты и шкафы в поисках «мирной» заначки, нашли забытый пакетик с чечевицей. «Вот праздник-то был! Всем по ложке настоящей каши досталось». Положение в доме было бедственным. Трем сестрам приходилось самим заботиться о себе. Младшая — школьница, иждивенка, норма меньше. Приходилось делиться. Наведывались на разгромленные и сожженные продсклады — в удачный день удавалось раскопать расплавленный сахар, покореженные консервные банки… Но за несколько дней на огромной территории было подобрано все до крошки..
По соседству со смертью
Постепенно привыкали к трупам. Ближе к зиме люди вымирали семьями.
— Приходишь домой, а при тебе из соседней квартиры накрытые простыней носилки вытаскивают. На улице было немало замерзших мертвецов. Их просто не успевали собирать и вывозить. Не хоронили, просто складывали в определенное место. Долбить ледяную землю ослабленным людям было не под силу. Да и что с покойниками станется в тридцатиградусный мороз?
Ради еды из дома выносили все ценное. Ольга Ивановна вспоминает, что однажды хотела на толкучке выменять золотое колечко на фарш. Но жир показался каким-то подозрительно желтым. Мужчина в форме отвел в сторону, показал удостоверение работника милиции и сказал, чтобы не соблазнялась на «товар». Не исключено, разъяснил он, что это человечина, и сейчас идет слежка за продавцами смерти… Вначале мясники под маркой говядины или конины продавали собак, кошек, голубей, даже крыс. Но это было невинностью перед убийствами людей «на мясо». По ленинградскому радио даже звучали предупреждения, призывающие следить за детьми и не отпускать их в одиночку на улицу.
— Наша Муська пропала месяца через два после начала блокады. Скорее всего, несчастная кошка стала жертвой мясников. Так жалко! Мне кажется, что я свою любимицу не съела бы, даже умирая от голода. Ведь она была членом семьи.
Вымерли даже мыши, крысы. Как ни странно, вши тоже исчезли. Хотя какая тогда санитария, гигиена?
— Когда нас перевели на казарменное положение, дневали и ночевали в цехах. Не знаю, по скольку часов работали: по 16, по 18… Время текло по-особому. Проснулся, пожевал что придется, глаза водой протер — и за станок. Спали здесь же, на железных листах. Расстелешь фуфайку — и как подрубленный проваливаешься в сон. Рад месту! Верите, мы забыли, что такое мыться, стричься, зубы чистить… Даже не причесывались. О зеркалах и вспоминать было страшно! На заводе, к счастью, их все убрали. Да и были бы, так побоялись бы посмотреться. Все обезображены. Сами представьте: ходячие дистрофики с пугающими распухшими лицами, с яркими синяками от усталости. А ведь мои подруги красавицами до войны слыли!
Но все эти бытовые «неудобства» чепуха по сравнению с донимающим чувством голода. Хлеб казался роскошью. Ели все: столярный клей, кожаные подошвы, ремни. Кипяченую воду подсаливали и пили как чай — «пойло» на время помогало обманывать аппетит. Рабочие умирали один за другим, иногда во сне, не поднимаясь с той самой железки.
— Измучены были так, что бомбежек переставали бояться. Если случалось выбраться на улицу, бомбам и снарядам уже и не кланялись. Убьет — так убьет. Ни страха, ни эмоций. В голове – вакуум. Какое-то подозрительное душевное безразличие. Помню, сидит на камне пожилая женщина и надрывно плачет, по-видимому, родных при очередном налете бомбардировщиков потеряла, сама ранена. А я думаю грешным делом: но вот почему ее вместе с ними не убило? Не мучилась бы. Вот так я тогда людей жалела…
Дорога к жизни
Неизвестно, насколько хватило бы доведенного до крайности организма Ольги, но осенью 1942 года их вместе с отцом по льду ладожского озера, дороге жизни, эвакуировали в Свердловскую область. Иван Иванович срочно потребовался как редкий специалист-судостроитель. Саму дорога Ольга уже не помнит – была обессилена. Но на месте прибытия постепенно пришла в себя. Правда, долго девушка привыкала к виду еды и относительно устроенному быту.
После войны — событие за событием. Приехала на работу в Карачев с последующим, как она смеется, замужеством. Одно время рвалась на малую родину, но муж, человек мудрый, быстро свил для нее гнездо в провинции. А для женщины родина там, где родились ее дети. Любящий муж, любимая работа, тихий городок. Все срослось. А в Ленинграде трехкомнатная квартира на третьем этаже после их эвакуации перешла другим людям.
— Несколько раз ездила в родные края, смотрела на окна нашего дома, бродила по изученным с детства улицам. И хорошо, и до боли печально. На «новый» Санкт-Петербург, конечно, хотелось бы взглянуть, да силы не те. Но и без того все осталось в душе, все в памяти. Не дай бог никому из потомков такой горькой памяти!
Ольга Ивановна показала много медалей, первая из которых была получена в 1946 году «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». А уж сколько юбилейных наград — сбилась со счету. На удостоверениях — подписи Ельцина, Путина, Медведева…
— Власть нас не обижает, — говорит моя собеседница, перебирая в руках красочные поздравления с 65-лением снятия блокады. — Такое внимание к нам, ветеранам, греет душу. Молодость выдалась не приведи господи, зато в старости можно пожить достойно.
С глубочайшим уважением к героическому поколению
Оксана СОКОЛОВА.
Сайт карачевской райадминистрации.
